Я Вас слышу.
Что такое человеческое безразличие? читать дальшеЭта социальная чума. Безразличие – это когда приходится лгать даже о жалости (Мария Мацкевич). Когда в потоке личных забот летишь не оглядываясь, и не останавливаешься, не только помочь женщине донести тяжелые сумки, но и, ссылаясь на занятость, отказываешь в помощи близким. Безразличие, это когда нет вопроса: «Почему так?» Когда все равно. Когда слепнешь и глохнешь к самым явным вещам. Это безразличие. Но оно лечится. Сложно, но лечится.
***
Июль. Полдень. Жара немилосердная. Плавится асфальт, грудятся у фонтанов в парках ерошащиеся голуби с открытыми клювами, родительницы с детьми выстроились в очередь к улыбающейся ярко накрашенным ртом тетке-мороженщице, а разморенные уличные продавцы за фруктовыми прилавками лениво отмахиваются от мух специфическим акцентом. Но в Москве сиесты нет, и те, кого оставило счастье каникулярной беззаботицы или же те, кому сезон отпусков еще не дал сигнала отмашки, вынуждены спешить по делам, обмахиваясь платочком и предпочитая душным автобусам пешую прогулку. Знойные будни.
Анюта принадлежала именно к этой категории летнезанятых граждан, и в уже утихающей сессионной лихорадке, сдавала последние предметы. После выходных в списке на очередь значились философия и английский. И где-то за двумя росчерками «зачет», маячило метафоричное, по сути, слово «свобода», воплотившееся во вполне конкретном образе родного города Астрахани. Дом, милый дом. Мама недавно рассказала, что уже начала собирать первый «личноогородный» урожай: дачные огурцы – стройные солдатики и пузатые карапузы – кокетливо прятались от глаз за листочками. Бабушка во время телефонных разговоров все повторяла: «Учись, Нюра. Без учебы сейчас никуда», - и тут же, без отступления. - «А вообще, Нюрка, замуж тебе пора. Сколько еще можно в девках-то…Вот Гришка соседский в этом году институт заканчивает…» К концу речь бабушки становилась совсем неразборчивой, Анюта, передергиваясь от «Нюрки», спешно прощалась и клала трубку. А потом улыбалась. До жути же соскучилась по родным!
Анюте (или Аннушке, как ее обычно называли) шел 21 год. Третий год как живет вдали от любящих и любимых мамы и бабушки – с момента получения аттестата о среднем полном вкупе с аттестатом зрелости и переезда в Столицу «поступать». Поступила: Педагогический, коррекционной педагогики, логопедии.
Сейчас, стоя в окружении плотного людского потока на остановке, Аннушка пыталась сесть на автобус. Окончание последнего рабочего дня задавало людям цель поскорее добраться до дома и отправиться загород незамедлительно, чтобы успеть засветло. Чуть рассеянно серые глаза скользили по окружающим, мысли, напротив, напористо наскакивали одна на другую: «Ох, опоздаю. Хорошенькое же впечатление произведу. Вертолет теперь, разве что, спасет». На автомате ответив женщине с ребенком, как доехать до «Пятерочки», выпорхнула на нужной остановке. Спальный район. Типовая застройка. Нужная улица заканчивалась «кирпичом», второй дом стоял прямо на углу, а пройдя через арку, Анюта увидела, что третий подъезд упирался аккурат в детскую площадку. Обычный блочный дом, где на балконах топорщатся бельевые веревки с прищепками, удерживающими меланхоличные белые и пестрые пододеяльники. Будущий педагог решительно потянула на себя дверь подъезда.
Внутри было прохладно. Аннушка поднялась на площадку, вызвала лифт. Приехавшая кабина гостеприимно раскрыла свои створки. Под глушенным желтым светом лампы призрачно выделялись выцарапанные ключами и оставленные размашистыми штрихами маркера надписи, вроде: «Цой жив», «Ленка+<неразборчиво>» и прочих «ЦСКА». В огрызке настенного зеркала Анюта поправила непослушную челку – каштановые пряди казались почти черными. Восьмой этаж. Вопреки всяким опасениям вертолет не понадобился. Она вовремя. Вдавливает кнопку звонка.
В начале недели объявились хозяева маленькой однушки, что она снимала. Обычно она платила на месяц вперед в первых числах, и больше поводов встречаться не было, а тут неожиданность такая. Они объяснили, что никак не могут подождать еще две недели, до окончательной сдачи экзаменов и её отъезда, и желательно было бы освободить квартиру побыстрее. Испытывая неловкость от сложившейся ситуации, хозяева разводили руками и отводили глаза. Ладно, всякое бывает. Поищет она арендодателя, сдающего на недлительный срок квартирку.
Собственно, сейчас, слыша мелодичную трель за дверью, она собиралась встретиться с семейной парой, которая пребудет в отъезде, и хотела бы, чтобы кто-нибудь присмотрел за домом. На следующий день Аннушка перевезла вещи, получила ценные указания о поливке цветов и кормежке волнистого попугайчика, проводила чету и занялась делами.
***
Первый раз она его увидела, возвращаясь в субботу вечером из магазина: старик был высохший, сморщенный, как инжир. Сгорбленная спина, ломкие хрустящие суставы пальцев – Аннушке даже вдруг почудилось, что она слышит, как они натужно скрипят, ухватываясь за дверную ручку и напрягаясь, когда он медленно тянет дверь на себя. Старик вообще двигался медленно. Так медленно, что, казалось, можно сосчитать до десяти, пока он сделает шаг. Он был похож на скрягу Эбенезера из «Рождественской песни» Диккенса. Ястребиный хищный нос едва ли не брезгливо затачивался, если к нему приближались ближе двух метров. Анюта подошла поскорее помочь – ухватилась свободной от пакетов рукой за ребро двери. Старик дернулся, вперил в нее мутный рассеянный взгляд. Девушке стало не по себе. Старик вплыл внутрь подъезда.
Аннушка решила не дожидаться лифта и пойти пешком. Было в деде что-то от детских страшилок, которые мы рассказывали друг другу в летних лагерях. Она все еще чувствовала на себе его мутный нечитаемый взор.
Он оказался ее соседом. А еще он любил музыку. Любил так сильно, что не выключал старую радиолу даже ночью. Он слушал классику – оперы, романсы, иногда вальсы Шуберта, Шопена, иногда фуги Баха. Странно, что хозяева квартиры ее не предупредили. Анюта старалась не обращать внимания – каких только причуд не бывает у старых людей, да и просто зайти и попросить не включать музыку ночью было страшновато. В течение недели они еще раз сталкивались на лестнице, у лифта, у подъезда. И каждый раз у девушки пробегал мороз по коже. Она старалась незаметно проскользнуть мимо, и все равно чувствовала прожигающий спину взгляд. Взгляд был полон досады, бессильного раздражения на весь окружающий мир, будто этот самый окружающий мир заслужил его совершенно оправданную ненависть.
В четверг Аннушка спешила домой, как можно скорее. В пятницу назначен последний экзамен, и потом… сво-бо-да. Та, которая в городе Астрахань. Нужно последний раз пролистать конспекты и выспаться. Девушка вызвала лифт. Створки распахнулись. И в это же время открылась дверь подъезда. Медленно-медленно на нее надвигался старик. Анюта обмерла, но продолжала удерживать лифт. Старик приближался: достиг верхней ступеньки, ступил на площадку, вплыл в лифт. Он не произнес ни слова. Аннушка чувствовала, как гулко колотится сердце. Медленно дед повернул голову, посмотрел на нее; в желтом неярком свете лифта глаза его казались двумя белесыми фонариками. Снова ничего не сказал. Кабина остановилась, и Анюта едва не всхлипнула от облегчения. Глупо, конечно. Он всего лишь старый человек с большими странностями. Но ни один человек до него не наводил на Аннушку такой ужас.
В первом часу ночи из-за стены раздавалась ария моцартовской Царицы Ночи. Не высыпаясь уже который день, Аннушка все-таки решилась набраться смелости и пойти к старику. К тому же завтра рано вставать – экзамен. Она уже было оделась, как вдруг музыка за стеной примолкла и через мгновение заиграла вновь. Анюта замерла на месте. Кажется, это был Вивальди. Она помнила эту музыку. Конечно, помнила! «Времена года», «Лето» - партия для фортепиано! Сначала легкий дождь, постепенно переходящий в грозу. Ливень. Она села и прижала ухо к стене, чтобы лучше слышать. Папа играл эту мелодию на фортепиано ей в детстве. Он любил классическую музыку, знал наизусть многие произведения. Аннушка прикрыла глаза. Невероятно, Чайковский. Так знакомо… Они с папой садились вместе, он открывал блестящую крышку фортепиано и начинал играть. И она как завороженная следила за ловкими, порхающими пальцами. Весь мир сжимался до размеров комнаты: были она, папа, музыка и его танцующие руки. И было важно только одно - чтобы руки не останавливались. Никогда. Но это «никогда» не случилось. В 9 Анюта потеряла отца: он погиб при исполнении.
Неизвестно, как долго она так просидела: прислонившись к стене и прикрыв глаза. Мелодия уносила ее в детские воспоминания, хотелось плакать. До чего хорошо!
Но вот музыка замолкла, движение оборвалось, и крышку фортепиано захлопнули…Словно подталкиваемая кем-то, Аннушка все же встала и направилась к старику. На нерешительный стук долго никто не шел. Но потом дверь, наконец, приоткрылась на цепочке, и в образовавшейся щелке показался скрюченный нос соседа. Он скользнул по Анюте своим рассеянным взглядом, и молча уставился в пространство за её спиной. Из квартиры снова доносился Моцарт. Девушка помолчала минутку, в надежде, что старик скажет что-нибудь первым. Он молчал, и тогда она сбивчиво начала:
- Извините... Я ваша соседка - слева. Я... я хотела попросить вас... Та пластинка, что играла у вас минуту назад... это, кажется, Чайковский? – фраза выдалась неожиданной для нее самой, но язык уже продолжал мысль, - Я просто очень люблю эту вещь, понимаете? И даже не знаю, как называется пластинка.
Старик продолжал смотреть в пространство. Смотрел на что-то, видимое только ему. Выцветшие с возрастом белесые глаза переместились на девушку и замерли на новой точке. Снова молчал. Аннушка внутренне поежилась.
- Вы бы не могли... Мне бы очень хотелось, чтобы у меня тоже была эта пластинка... Может, вы могли бы дать ее мне?.. Или я бы купила ее у вас?..
В ответ ни словечка. Это начинало раздражать. Из квартиры все еще доносились пассажи Моцарта. Помолчав чуть-чуть, она повторила боле четко:
- Пластинка, Чайковский…может, вы могли бы…
Аннушка не успела договорить, потому что старик невразумительно мотнул головой, взглянул на нее как-то боком, по-птичьи, и захлопнул дверь. Обида и раздражение свились клубком в центре груди. «Противный старикашка! Мог бы хоть слово из себя выдавить!» - Анюта тяжело вздохнула и пошла к себе.
На следующий день память еще сохраняла божественную музыку Чайковского, размытый образ отца и закрытую дверь с орущим за ней Моцартом.
Экзаменационное сумасшествие осталось за спиной, можно было ни о чем не думать и посвятить остаток дня исключительно себе. Аннушка прогулялась через парк, встретилась с подругами, вместе сходили в кино. Ночью, уже засыпая, она вдруг поняла, что вокруг тишина – музыка сегодня не играла. Сон пришел мгновенно.
Музыка не заиграла и на следующий день. И в воскресенье. В понедельник радиола по-прежнему молчала. Это начало вселять беспокойство. Старик жил один. Всякое могло случиться. В голову закрались самые скверные предположения. Совершенно бесполезно Аннушка стучала в соседскую дверь - ей никто не открыл. Из лавочных околоподъездных разговоров удалось услышать, что в пятницу приезжала неотложка. Приезжала днем, пока все работали/ на дачу уезжали, поэтому никто не знает, кто вызвал. О пропавшем старике не вспомнили. Трудно думать о том, кого до этого старались не замечать. Жители дома опасались странного деда.
Аннушка поехала в больницу. Прошла через продуктовый, по дороге у бабушки-цветочницы возле метро купила пионов. Приехала, не зная имени, абсолютно чужая деду. Медсестра нашла нужную фамилию, палату: «Откуда, говорите, поступил? Ммм, секундочку…Вешенков Игорь Сергеевич, 1931- го года. Вам в 14-ую»
Царство гулких холодных коридоров, безрадостных стерильных табличек «запасной выход» и «операционная» над стерильными дверями, потертого линолеума. Номерок «14» с чуть стершейся четверкой безразлично смотрел на посетительницу. Анюта уже собиралась войти, как вдруг дверь распахнулась ей навстречу сама, и из палаты вышла врач:
- Вы к кому? Неужто, к Вешенкову?
- Да, а как вы догадались?
- К остальным уже приходили, больше никого не ждут, да и вас, милочка, я первый раз вижу. Вы ему кто? Соседка?
- Да, это Игорь Сергеевич сказал?
- Вижу, вы недавно с Игорем Сергеевичем знакомы. Он не мог мне этого сказать. Я догадалась. Он живет один. У него совсем никого нет: ни внуков, ни кота, никого, кто присмотрит. Только патронажная сестра проведывает каждую пятницу. В этот раз она вовремя успела… Он немой почти с рождения. Совсем не может произносить звуки, зато все слышит. Я рада, что вы пришли. Он у нас четвертый день уже. Постепенно идет на поправку.
- Что с ним?
- Инсульт. Ну, вы идите-идите.
Дверь за спиной Аннушки мягко закрылась. В небольшой палате на пять кроватей у крайней – стояла капельница. Лежачего было не видно. На соседней мужчина в очках читал газету. А на кровати справа у окна она нашла деда. Он лежал, безвольно вытянув руки вдоль тела. Пергаментная кожа на запястьях обтягивала сухожилия, пальцы едва заметно подрагивали. Анюта медленно приблизилась. Взгляд упирался в потолок, казалось, Игорь Сергеевич мыслями был далеко от больницы, инсульта, незаведенного кота, и ее самой. Но, он почувствовал чужое присутствие и повернул голову. Глаза, казавшиеся в темноте мистическими, почти белыми, оказались при свете дня голубыми. Снова рассеянный взгляд. В нем читалась какая-то неизмеримая тоска и удивление, вызванное Анютиным появлением.
Девушке внезапно отчетливо представилась картина: дед сидит один в кресле. Слушает музыку, которая хоть немного разбавляет его одиночество. Он боится этого одиночества, боится тишины, что окружали его все эти годы. Ему не с кем поговорить, он не может ни с кем поговорить. И день за днем проходит тихо-тихо, наполненные собственными мыслями и музыкой.
- Я вам цветы принесла, - почти шепотом, словно призналась, произнесла девушка. Старик посмотрел на нее, на цветы в ее руках, будто не понимая набора слов, что она сказала. А потом улыбнулся. Чего только не было в этой улыбке: и боль, и счастье, и смущение, и неверие, и бесконечная усталость. Анюта почувствовала, как защемило сердце, и предательски увлажнились ресницы. Она заговорила дальше, вытаскивая продукты из пакета: «Здесь еще бутерброды, сок, вода, шоколад, печенье…» Игорь Сергеевич смотрел на нее и улыбался. «Игорь Сергеевич, меня Аня зовут. Я на три недели переехала, потому что попросили за квартирой присмотреть. Я тоже люблю музыку. Чайковского мне часто папа в детстве играл. Я беспокоилась за вас. Не знала, что с вами случилось. И никто не знал…» - Аннушка зашептала сбивчиво, чувствуя, как появляется в горле ком. Отчего же так? Почему он один? Почему все вокруг так слепы и глухи? Почему человеческое безразличие стало настолько повсеместным явлением? Дедушку спасло чудо. А если бы не оказалось патронажного работника поблизости? А если бы и медсестра не успела ничего сделать? Он не может заявить вслух о своем существовании с рождения. Окружающих накрыла тотальная слепота? Им выключили все органы чувств? Даже хозяева квартиры, уезжая, ничего о нем не сказали. Будто нет его.
«Игорь Сергеевич, хотите, мы с вами сходим в филармонию? Я в конце недели домой собиралась, но вернусь раньше. Сразу по приезде мы обязательно послушаем Чайковского. Сходим на концерт. Я так и не знаю, как называется та композиция. Отдыхайте, Игорь Сергеевич», - Аннушка поднялась с табурета. Дедушка смотрел на нее своим рассеянным взглядом голубых глаз, а потом медленно-медленно кивнул. Анюта тихо вышла из палаты и закрыла за собой дверь. И расплакалась.
Она навещала дедушку каждый день. После выписки встречала его из больницы. А по возвращении хозяев, когда пришло время уезжать, Анюта ему сказала, что вернется как можно быстрее. В конце августа приедет, и сводит его на пруд, они сходят на концерт. Она будет его навещать и читать книги вслух.
Игорь Сергеевич в ответ протянул пластинку – Чайковский «Сочинения. Избранное». Аннушка ошарашено приняла ее и некоторое время рассматривала. Дедушка улыбался. Он ей верил.
***
В августе они действительно вместе сходили в филармонию. Часто гуляли по парку. Аннушка устраивала литературные вечера. Игорь Сергеевич показывал старые фотографии, пожелтевшие от времени в больших пыльных бархатных альбомах. Анюта хотела заполнить его пространство одиночества счастьем. Расплатиться за каждую секундочку одиночества в прошлом, подарить счастливое время настоящего. А дедушка…он верил ей. Его, наконец-то, слышали.
***
Быть внимательным к окружающим – это просто. Нужно чаще оглядываться по сторонам.
Перебороть безразличие трудно, но можно – нужно умерить эго, начать задавать вопрос «почему так?» и научиться слышать людей.
Научиться слышать легко тем, кто умеет слушать сердце. Давайте все вместе: «Тук-тук..» Слышите?